Неточные совпадения
Константинополь, бывшая Византия, а ныне губернский город Екатериноград, стоит при излиянии Черного моря в древнюю Пропонтиду и под сень
Российской Державы приобретен в 17… году, с распространением
на оный единства касс (единство сие в том состоит, что византийские деньги в столичном городе Санкт-Петербурге употребление себе находить должны).
6. Посему: ежели кто из обывателей прегрешит, то не тотчас такого усекновению предавать, но прилежно рассматривать, не простирается ли и
на него
российских законов действие и покровительство.
Выражается сильно
российский народ! и если наградит кого словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит он его с собою и
на службу, и в отставку, и в Петербург, и
на край света.
Теперь у нас дороги плохи,
Мосты забытые гниют,
На станциях клопы да блохи
Заснуть минуты не дают;
Трактиров нет. В избе холодной
Высокопарный, но голодный
Для виду прейскурант висит
И тщетный дразнит аппетит,
Меж тем как сельские циклопы
Перед медлительным огнем
Российским лечат молотком
Изделье легкое Европы,
Благословляя колеи
И рвы отеческой земли.
Он так привык теряться в этом,
Что чуть с ума не своротил
Или не сделался поэтом.
Признаться: то-то б одолжил!
А точно: силой магнетизма
Стихов
российских механизма
Едва в то время не постиг
Мой бестолковый ученик.
Как походил он
на поэта,
Когда в углу сидел один,
И перед ним пылал камин,
И он мурлыкал: Benedetta
Иль Idol mio и ронял
В огонь то туфлю, то журнал.
— А вот тут пишут, — читал он еще, — что сочинения госпожи Жанлис перевели
на российский язык.
Мы повели гостей в капитанскую каюту: там дали им наливки, чаю, конфект. Они еще с лодки все показывали
на нашу фор-брам-стеньгу,
на которой развевался кусок белого полотна, с надписью
на японском языке «Судно
российского государства». Они просили списать ее, по приказанию разумеется, чтоб отвезти в город, начальству.
Адмирал, между прочим, приказал прибавить в письме, что «это событие случилось до получения первых наших бумаг и не помешало им распорядиться принятием их, также определить церемониал свидания
российского полномочного с губернатором и т. п., стало быть, не помешает и дальнейшим распоряжениям, так как ход государственных дел в такой большой империи остановиться не может, несмотря ни
на какие обстоятельства.
Митя, малый лет двадцати восьми, высокий, стройный и кудрявый, вошел в комнату и, увидев меня, остановился у порога. Одежда
на нем была немецкая, но одни неестественной величины буфы
на плечах служили явным доказательством тому, что кроил ее не только русский —
российский портной.
«Эх, Ваня, Ваня», или: «Эх, Саша, Саша, — с чувством говорят они друг другу, —
на юг бы нам,
на юг… ведь мы с тобою греки душою, древние греки!» Наблюдать их можно
на выставках, перед иными произведениями иных
российских живописцев.
— Я имею особенно важные причины злиться
на Гегеля, ибо чувствую, что был верен ему, мирясь с
российской действительностью…
Он очень туг и труден
на изречение ради частого повторения буквы Т и ради соития частого согласных букв, «бства тьму претв.», —
на десять согласных три гласных, а
на российском языке толико же можно писать сладостно, как и
на италианском…
— Нет, не хладный камень сей повествует, что ты жил
на славу имени
российского, не может он сказать, что ты был.
И так он вознамерился сделать опыт сочинения новообразными стихами, поставив сперва
российскому стихотворению правила,
на благогласии нашего языка основанные.
Посильными моими трудами я собрал родословную,
на ясных доводах утвержденную, многих родов
российских.
По счастию, мог попасть в матрозы
на корабль, идущий под
российским флагом.
— Но для чего, — прервав он свою речь, продолжал, — для чего не заведут у нас вышних училищ, в которых бы преподавалися науки
на языке общественном,
на языке
российском?
Предпослав таковое философическое рассуждение о слове вообще,
на самом естестве телесного нашего сложения основанном, Ломоносов преподает правила
российского слова.
Когда
российское воинство, поражая гордых оттоманов, превысило чаяние всех,
на подвиги его взирающих оком равнодушным или завистливым, ты, призванный
на торжественное благодарение богу браней, богу сил, о! ты, в восторге души твоей к Петру взывавший над гробницею его, да приидет зрети плода своего насаждения: «Восстани, Петр, восстани»; когда очарованное тобою ухо очаровало по чреде око, когда казалося всем, что приспевый ко гробу Петрову, воздвигнути его желаешь, силою высшею одаренный, — тогда бы и я вещал к Ломоносову: зри, зри, и здесь твое насаждение.
— Читал первые две части,
на российский язык переведенные.
Сие исполнил он, написав оду
на победу, одержанную
российскими войсками над турками и татарами, и
на взятие Хотина, которую из Марбурга он прислал в Академию наук.
Но если тщетной его был труд в преподавании правил тому, что более чувствовать должно, нежели твердить, — Ломоносов надежнейшие любящим
российское слово оставил примеры в своих творениях. В них сосавшие уста сладости Цицероновы и Демосфеновы растворяются
на велеречие. В них
на каждой строке,
на каждом препинании,
на каждом слоге, почто не могу сказать при каждой букве, слышен стройный и согласный звон столь редкого, столь мало подражаемого, столь свойственного ему благогласия речи.
— О, сильные эти
российские спевы! Поментаю, як их поют
на Волге, — проговорил Ярошиньский.
Российские князья, бояре, воеводы,
Пришедшие
на Дон отыскивать свободы!
У Николая Силыча в каждом почти классе было по одному такому, как он называл, толмачу его; они обыкновенно могли говорить с ним, что им было угодно, — признаваться ему прямо, чего они не знали, разговаривать, есть в классе, уходить без спросу; тогда как козлищи, стоявшие по углам и
на коленях, пошевелиться не смели, чтобы не стяжать нового и еще более строгого наказания: он очень уж уважал ум и ненавидел глупость и леность, коими, по его выражению, преизбыточествует народ
российский.
Восклицание «уж так нынче народ слаб стал!» составляет в настоящее время модный припев градов и весей
российских. Везде, где бы вы ни были, — вы можете быть уверены, что услышите эту фразу через девять слов
на десятое. Вельможа в раззолоченных палатах, кабатчик за стойкой, земледелец за сохою — все в одно слово вопиют: «Слаб стал народ!» То же самое услышали мы и
на постоялом дворе.
— Отлично… ха-ха!.. Менений Агриппа… прекрррасно!.. — продолжал он, поправляя волосы неверным жестом. — А Менений Агриппа не рассказал вам, Мирон Геннадьич, о будущей Ирландии, которую вы насаждаете
на Урале с самым похвальным усердием? Менений Агриппа!.. О великие ловцы пред господом, вы действительно являетесь великим
российским желудком… Ха-ха!.. А я вам прочитаю лучше вот что, господа...
Но и этого периода было совершенно достаточно, чтобы около каждого из Лаптевых выросла своя собственная баснословная легенда, где бессмысленная роскошь азиатского пошиба рука об руку шла с грандиозным
российским самодурством, которое с легким сердцем перешагивало через сотни тысяч в миллионы рублей, добытые где-то там,
на каком-то Урале, десятком тысяч крепостных рук…
Шлется будто бы этот проект в Петербург и, разумеется, прежде всего рассматривается с точки зрения польз
российской промышленности, имеющей, «как известно», главный сбыт
на нижегородской ярмарке…
Тогда ради признано за благо:цензурное ведомство упразднить
на вечные времена,
на место же оного учредить особливый благопопечительный о науках и искусствах комитет, возложив
на таковый наблюдение, дабы в
Российской империи быстрым разумом Невтонам без помехи процветать было можно".
Фамилии будущих господ офицеров и названия выбранных ими частей уже летят, летят теперь по почте в Петербург, в самое главное отделение генерального штаба, заведующее офицерскими производствами. В этом могущественном и таинственном отделении теперь постепенно стекаются все взятые вакансии во всех
российских военных училищах, из которых иные находятся страшно далеко от Питера,
на самом краю необъемной
Российской империи.
А забравши под
Российское государство великое множество городов и взявши без числа пленных, возвращается солдат домой, простреленный, иногда без руки, иногда без ноги, но с орденом
на груди святого великомученика Георгия.
Покорный своей незатейливой доле,
Дворник сидит и спит.
И снится ему:
на российском престоле
Такой же безграмотный дворник сидит.
После моего доклада в Обществе любителей
российской словесности, который впоследствии был напечатан отдельной книгой «
На родине Гоголя», В.А. Гольцев обратился ко мне с просьбой напечатать его в «Русской мысли». Перепечатка из «Русской мысли» обошла все газеты.
Тут же мне вручили пакет, в котором было пятнадцать новеньких, номер за номером, радужных сторублевок, билет
на шелковой материи от министерства путей сообщения
на бесплатный проезд в первом классе по всей сети
российских железных дорог до 1 января 1897 года и тут же
на веленевой бумаге открытый лист от Комитета выставки, в котором просят «не отказать в содействии В.А. Гиляровскому, которому поручено озаботиться возможно широким распространением сведений о выставке».
В моем ответе, указав
на этот факт, я дополнил, что, кроме того, я имею честь состоять «действительным членом Общества любителей
российской словесности при Императорском московском университете» и работаю в журналистике более 20 лет.
Потому, когда я пожаловался
на него, государь чрезвычайно разгневался; но тут
на помощь к Фотию не замедлили явиться разные друзья мои: Аракчеев [Аракчеев Алексей Андреевич (1769—1834) — временщик, обладавший в конце царствования Александра I почти неограниченной властью.], Уваров [Уваров Сергей Семенович (1786—1855) — министр народного просвещения с 1833 года.], Шишков [Шишков Александр Семенович (1754—1841) — адмирал, писатель, президент
Российской академии, министр народного просвещения с 1824 по 1828 год.], вкупе с девой Анной, и стали всевозможными путями доводить до сведения государя, будто бы ходящие по городу толки о том, что нельзя же оставлять министром духовных дел человека, который проклят анафемой.
В особенности пленял Редедя купеческие сердца тем, что задачу России
на Востоке отождествлял с теми блестящими перспективами, которые, при ее осуществлении, должны открыться для плисов и миткалей первейших
российских фирм.
Целых два года он пил и закусывал отчасти
на счет потребителей плисов и миткалей, отчасти
на счет пассажиров
российских железных дорог, так что, быть может, принял косвенное участие и в кукуевской катастрофе, потому что нужные
на ремонт насыпи деньги были употреблены
на чествование Редеди.
Посредине стоял дубовый стол,
на котором лежали, для увеселения клиентов, избранные сочинения Белло в русском переводе; вдоль трех стен расставлены были стулья из цельного дуба с высокими резными спинками, а четвертая была занята громадным библиотечным шкафом, в котором, впрочем, не было иных книг, кроме"Полного собрания законов
Российской империи".
Каторгу уничтожили и вместо нее основали арестантскую роту военного ведомства,
на основании
российских арестантских рот.
«А при Благословенном государе Александре Павлыче дворянишки, совратясь к чернокнижию и фармазонству, затеяли предать весь
российский народ римскому папе, езуиты! Тут Аракчеев-генерал изловил их
на деле да, не взирая
на чины-звания, — всех в Сибирь в каторгу, там они и исхизли, подобно тле…»
Чаще всего он показывал этот фокус
на книге князя Мышецкого «Виноград
Российский», — он особенно хорошо знал «многотерпеливые и многомужественные страдания дивных и всехрабрых страдальцев», а Петр Васильев все старался поймать его
на ошибках.
— Нет, Иван Андреич, неправда! Он и люди его толка — против глупости, злобы и жадности человечьей! Это люди — хорошие, да; им бы вот не пришло в голову позвать человека, чтобы незаметно подпоить да высмеять его; время своё они тратят не
на игру в карты,
на питьё да
на еду, а
на чтение добрых и полезных книг о несчастном нашем
российском государстве и о жизни народа; в книгах же доказывается, отчего жизнь плоха и как составить её лучше…
„Будущий посредник между наукой и
российскою публикой“, — зовет меня Шубин; видно, мне
на роду написано быть посредником.
Дмитрий Павлыч смотрит из окна своего дома
на квартиру Собачкина и, видя, как к крыльцу ее беспрерывно подъезжает цвет
российского либерализма, негодует и волнуется.
«
Российское правительство отнеслось к китайским министрам, чтоб, по силе заключенного между Россиею и Китаем договора, обратно выдали бежавших с Волги калмыков; но получило в ответ, что китайский двор не может удовлетворить оной просьбы по тем же самым причинам, по которым и
российский двор отказал в выдаче Сэрына, ушедшего из Чжуньгарии
на Волгу, для спасения себя от преследования законов.
«Впрочем, волжские калмыки, по-видимому, вскоре и сами раскаялись в своем опрометчивом предприятии. В 1791 году получены с китайской стороны разные известия, что калмыки намереваются возвратиться из китайских владений и по-прежнему отдаться в
российское подданство. Вследствие оных известий уже предписано было сибирскому начальству дать им убежище в России и поселить их
на первый случай в Колыванской губернии. [См. Полн. собр. росс. зак., т. XXIII, № 16937. (Прим. Пушкина.)]
«Чжуньгарское ойратство
на Востоке, некогда страшное для Северной Азии, уже не существовало, и волжские калмыки, долго бывшие под
российским владением, по выходе за границу считались беглецами, коих
российское правительство, преследуя оружием своим, предписало и киргиз-казакам
на каждом, так сказать, шагу, остановлять их вооруженною рукою.
И вдруг является поэт, который пишет оду
на смерть
российского Цинцинната [Цинциннат Луций Квинкций (V в. до н. э.) — римский консул, крупный землевладелец.]